Под звуки «Интернационала» взвился занавес. Все встали и запели. Я смотрела на Коку – будет ли она петь слова: «Ни Бог, ни царь и ни герой»? Гляжу – поет, ни одного слова не пропустила.
Первая живая картина называлась «Узник». Задник изображал стену камеры с зарешеченным окном. На сцене, облокотившись на стол, сидит на табурете узник в тюремной одежде, закованный в кандалы. Он грустно поет: «Сижу за решеткой в темнице сырой, вскормленный на воле, орел молодой»... Закончилась песня. Медленно поплыл занавес. Раздались бурные аплодисменты. Кто-то из зрителей выкрикнул: «Бис!» Вновь открылся занавес, зрители ещё раз увидели «узника». Аплодисменты долго не кончались.
Были ещё «живые картины»: «Бурлаки» по Репину, «Жнецы», но мне больше всех понравилась картина «Свобода». На заднике сцены была нарисована толпа людей с красными знаменами, посреди сцены находился пьедестал, на котором стояла «Свобода» - девушка в белом, в струящемся складками хитоне и с красным знаменем в руках. Пьедестал окружали люди, которые тянули свои руки к «Свободе». Здесь были рабочие и крестьяне, женщины с грудными детьми, «негры» и «арабы», «русские» и «украинцы». Хор за сценой пел «Варшавянку».
После «живых картин» показывали трехэтажные «пирамиды». Я с красным знаменем в руках венчала самую большую, заключительную пирамиду. С высоты я видела, как Кока с восторгом смотрит на меня. Сердце мое пело от радости.
Ребята читали стихи, исполняли песни. В конце представления комсомольцы озорно спели «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем. Мировой пожар горит, буржуазия бежит. Во!. И боле ничего!» Пропев последнюю строчку, они дружно притопнули. Раздались аплодисменты. Но у Коки почему-то лицо погрустнело, и она о чем-то начала шептаться с Ириной Исаевной. Видно, им песня не понравилась.
После представления начались свободное гуляние и пляски под гармошку. В то время были очень популярны русские танцы, украинский гопак и матросские «Матлот» и «Яблочко». Я подошла к Коке, та сказала:
– Пойдем, посидим на лужке, давно на травке не сиживала.
В Интендантском саду справа от входа за озерком, где плавали лебеди, находилась лужайка, засеянная газонной травой. Здесь разрешалось сидеть, бегать, играть. Эту площадку так и называли «Детским лужком». Когда мы уселись, Кока сказала нам с Идой:
– Что это за песню вы пели? Вы хоть представляете себе ужас мирового пожара? Разве можно этому радоваться? В этом огне будут гореть все: и правые и виноватые, и взрослые, и дети! Эго вы так представляете мировую революцию? Все горит, все бегут! А вам - поджигателям – ничего за это не будет: «Во! И боле ничего!», да еще и ножкой для форсу притопните! Как это все просто у вас выходит. Всех, кто не с вами, вы зовете буржуями, а ведь это и твой дедушка, Лида, и твоя мама, Ида, у которой только и хватает средств, чтобы вас сестрой выучить, одеть и накормить. Они тоже побегут, как и тот, кто на самом деле угнетает человека? Нет у вас разбора в этой песне.
Я вообразила пожар и спасающихся от огня дедушку и Ирину Исаевну. Почему они должны бежать? Действительно, глупая песня. Отчего это раньше мне в голову не приходило? Вот и получилась ложка дегтя в бочке с медом.
Тамм Л.И. Записки иркутянки. Иркутск: Оттиск, 2007.