В 1923 году Иркутский практический политехнический институт был реорганизован в Восточно-Сибирский политехникум в составе механического, горного и строительного отделений. Обучение велось в составе двух курсов. Курс был рассчитан на три года обучения. Преподавание велось согласно учебным планам Главпрофобра.

«Опять нас на два дня распустили, говорят, большевики готовят захват учреждений и школ. Совсем недавно из-за этого нас уже освобождали от занятий, но никаких инцидентов не было. Наша классная дама пояснила, что кто-то специально распускает слухи, чтобы запугать народ. Ещё два дня не будем учиться, да и не хочется сейчас ходить в гимназию. Раньше мы все были дружными, давали друг другу книги, писали в альбомы стихи, рассказывали анекдоты, а теперь только спорим да обзываемся.

«Раз объявили всеобуч, то понадобилось много книг. Вот Политпросвет и обратился к жителям города за помощью. Всюду появились плакаты: «Прочитал книгу, дай другому». Начался подворный обход. С одной, двумя, а то и с целыми охапками книг мы шли в ближайшие ликбезы. Даже батюшки Писарев, Амвросов и Телятьев обратились с амвона к прихожанам, чтобы те поделились книгами с неимущими.

Родился  в г. Иркутске в 1915 году, в школе 1-й ступени обучался с 1924 года по 1928 год.), видно каким образом проходило образование в школах 1-й и 2-й ступеней в г. Иркутске в указанный период.

«Лет в шесть я научился читать, но сам делать этого не любил, а предпочитал слушать чтение мамы, поэтому вслух читал плохо. После того, как я поправился, мама сказала: «А почему это у нас Кутяпа не учится в школе? Наверное, пора отдать его в школу». Таким образом, в середине учебного года, я оказался в первом классе 6-й школы. Школа располагалась на месте теперешней северной трибуны стадиона «Труд».

Это было двухэтажное деревянное здание, но второй этаж занимал лишь один класс. Входные двери выходили в небольшую переднюю, из которой по лестнице можно было подняться на второй этаж. Здесь находилась и каморка сторожихи. Из передней можно было пройти в сравнительно большое помещение, в котором с левой стороны к стене была прикреплена доска с деревянными колышками, на которые мы вешали свои одежки. С правой и с левой стороны находились двери двух классов, напротив, в стене, которая выходила в сторону стадиона, была дверь (возможно, она когда-то служила парадным входом). Дверь была всегда закрыта. По бокам двери располагались два больших окна, и свет шел от них. В этом зале мы собирались во время перемен. Наш класс располагался с левой стороны, а класс параллельный – с правой. Когда я начал учиться, в школе было три первых класса. Но в результате какой-то реформы, осталось два. Когда я пришел в школу, наш первый класс расположился на втором этаже. Туда вела довольно крутая лестница с перилами по одной стороне. На площадке перед классом устроили раздевалку: такую же доску с деревянными колышками, как и на первом этаже.

Учительница нашего класса – Анфиса Алексеевна Троицкая – была опытным педагогом. Она была очень аккуратной, сдержанной с гладкой прической и в золотых очках. Всегда носила темные юбки и кофты, иногда кофту заменяла жакеткой темных тонов. На ногах у нее были высокие шнурованные ботинки.

В то время мы писали в тетрадях с толстыми нелинованными листами деревянными ручками с перьями различной толщины. Но обязательным пером считалось перо «уточка», почему-то запрещались перья под номером «86». Чернила фиолетового цвета находились в стеклянных чернильницах – «непроливашках». Дежурные приносили чернильницы в деревянном ящике с перегородками. Чернила им выдавала Анфиса Алексеевна, и они разливали их из большой бутылки. Утром дежурные приносили в класс чернильницы, а вечером их снова собирали и ставили в шкаф в классной комнате.

Папа сделал мне деревянный пенал для ручек, карандашей и резинки с выдвигающейся крышкой, а мама сшила холщовую сумку с ручкой из того же материала.

Занятия у нас начинались не очень рано, в 9 часов утра. Уроков тоже было немного – 4, и на дом нам ничего не задавалось. Интересно, что уроки чаще всего были целевые: все четыре урока мы говорили, например, о корове: как она питается, что мы от нее имеем, как устроен ее организм. Или, например, урок о деревьях: какие деревья у нас растут, что из них делают – постройки, мебель. Помню, как, выполняя домашнее задание (это было во втором классе), я сделал на деревянной дощечке избушку, поленницу дров, телегу, у которой колеса были сделаны из обрезанных катушек, сани и даже забор с воротами.

В то время в моду вошло механистическое отношение к человеку. Его олицетворяли с машиной. Помню плакат, который висел у нас в школе: тело человека в разрезе, вместо мышц и костей – у него какие-то механизмы, приводные ремни… Уроки обычно длились 45 минут и разделялись 10-инутными переменами. Мы выходили из класса, дежурные открывали форточки зимой и окна летом и проветривали помещение. Весь первый класс я проучился на втором этаже школы, а во втором уже спустился вниз.

Как я уже вспоминал, наш класс располагался с левой стороны зала. Это было большое помещение, в котором стояло четыре ряда парт. Первые парты были более низкими, к концу класса они, как бы вырастали, за ними сидели самые высокие ученики. Наша школа была смешанной, в ней учились и мальчики, и девочки. Мое место было за второй партой с правой стороны.

Парта была рассчитана на двух учеников. У нее была наклонная столешница, в которой были откидные крышки, за которыми находились полочки для сумок. В центре передней части парты было круглое углубление для чернильницы, а по бокам – ложбинки для ручек и карандашей. Столешница была окрашена черной краской, а скамейка, боковые стенки и планка-подножка – коричневой. На стене перед партами висела доска из черного или коричневого линолеума в деревянной раме, против нее, лицом к партам стояли столик и стул учительницы. Институт классных дам был в то время уже отменен, и учительница была нам одновременно и педагогом, и воспитателем.

Окна в классе были большие, окрашены белой краской. На подоконниках стояли горшки с цветами, поливать их входило в обязанность дежурных. Стены и потолок класса были побелены известью. Никаких плакатов, картин, наглядных пособий на них не висело. Единственным украшением стен можно назвать два или три больших шкафа, в которых хранились мел, тряпки, чернила, и кое-какие наглядные пособия. С потолка вниз свисали несколько электрических лампочек без плафонов.

За нашим классом находился «живой уголок» – маленькая комнатка с двумя очень большими окнами и круглой, обшитой железными листами печью. Здесь стояли два аквариума, клетки с морскими свинками и птичками – синицами, воробьями, клестами. Одно время жили белка и кролик. В аквариумах плавали, маскируясь в водорослях, небольшие карасики, окуньки, гальяны и еще какие-то речные малявки. По стеклянным стенкам ползали улитки. Ухаживать за обитателями «живого уголка» поручалось отдельным ученикам. За рыбками, обычно ухаживали девочки, а за зверушками и птичками – мальчики, но и девочкам также не возбранялось это делать. Кроме того, велись наблюдения за температурой в аквариумах и в помещении…

В 3-м классе мы узнали новость: директору Иванову удалось получить деньги на восстановление разрушенного в Гражданскую войну здания старой школы, расположенной неподалеку от нас (Воскресенско-Крестовоздвиженское городское начальное училище). После этого школа значительно расширилась, добавилось несколько классов. На сцене нового актового зала ставились небольшие пьески и спектакли силами учеников. Причем некоторые пьески сочинял мой одноклассник Вадим (Владимир) Иогансон.

На переменах зимой мы играли в общей комнате возле раздевалки. А летом во дворе мы играли в «пятнашки» и «зоску», иногда ходили в «Разрушки» – разрушенные в Гражданскую войну солдатские казармы и офицерские дома на Казарминской улице. Но такие «побеги» мы совершали раз в неделю, а обычно, на больших переменах перекусывали. Вначале мы приносили с собой завтраки из дома: кто бутерброд, кто булочку, но однажды летом, в школу пришла женщина, которая стала продавать в школьном дворе булочки и витушки, посыпанные сахаром. Они стоили от 3 до 5 копеек за штуку. Товар она приносила в большой плетеной корзине, прикрытой чистым полотенцем. Мы с удовольствием покупали у нее выпечку, съедали ее тут же во дворе, запивая водой из бака, который стоял в общей комнате школы на первом этаже. К баку на цепочке была прикреплена общая кружка, тут же стоял таз, в котором можно было ополоснуть посуду.

Класс у нас был смешанным, мальчики и девочки учились вместе. Из одноклассниц мне особенно запомнилась Женя Дорогостайская – старшая из дочерей В.Ч. Дорогостайского, профессора Госуниверситета. На парте за моей спиной сидела Катя Саломатова. Она была стрижена «под кружок», что в ту пору было еще не совсем принято. У большинства девочек были косички, и их было очень удобно дергать во время перемен и даже уроков. Хорошо помню Веронику (Ронку) Знаменскую – довольно крупную девочку с короткой стрижкой. Ее мама – Римма Андриановна, была крупным партийным работником. Она была хорошей приятельницей папы, поэтому с Ронкой я был знаком еще до школы.

Зимой 1925 года директор организовал большую катушку неподалеку от здания новой школы. Она была сделана из досок и состояла из трапа (доски с приколоченными к ней балясинками-ступеньками), огороженной площадки и желоба-спуска, залитого водой. К тому времени папа сделал мне деревянные сани, довольно большие, подбитые железными полосками. На них можно было скатываться с катушки вдвоем и даже втроем. Но в соревнованиях на дальность поездки мне никогда не удавалось побеждать, потому что у других ребят были легкие саночки на железных полозьях, и они катились гораздо дальше меня.

Зимой стадион заливался водой и превращался в каток.

Эту школу я закончил в 1928 году. Надо было поступать в 5-й класс. Во время одного из разговоров с В.Н. Ясницким у нас дома, мама решила, что я пойду учиться в ту же школу, что и Нина – дочь Владислава Николаевича – 1-ю Ленинскую (школа II  ступени в указанный период) у Московских ворот. Чтобы попасть в школу мне приходилось идти почти через весь город, но мама была непреклонна. Я принял ее решение спокойно: раз мама сказала, значит так и нужно.

Когда я учился в 5-м классе, школа считалась восьмилеткой, но в 1928 г. по новому положению, все школы становились семилетними. По сравнению с довольно убогой школой 1-й ступени, здание новой школы поражало своим великолепием. Возле центрального входа на первом этаже находились учительская, кабинет директора (директором школы в то время был Казбелюк (имя отчества его я не помню). Он был направлен в школу с завода им. Куйбышева) и раздевалка. Справа по коридору первого этажа располагалась столовая, где нас кормили бесплатными обедами.

Достопримечательностью второго этажа являлся большой актовый зал с паркетным полом и старинными деревянными, жесткими диванами. Здесь частенько устраивались театрализованные представления. Когда я пришел в школу, она была еще восьмилеткой, вот старшие ученики и ставили пьесы, даже «Ревизора», но переделанного на свой лад. Хлестаков пел куплеты: «Папаша и мамаша, отдайте вашу Машу, не то я утоплюся или застрелюся». Наша знакомая Хардина присутствовала на этом представлении и после него долго возмущалась: «Как можно так издеваться над классикой!»

Помимо «большого», здесь был еще и «малый» зал, куда выходили двери двух классов, библиотеки и музыкальной комнаты. Пение нам преподавал известный в то время музыкант Глаголев, а рисование – художник Жибинов – очень мягкий и вежливый человек.

Двери классных комнат выходили в длинный коридор. Сами комнаты были большими и светлыми. Стены белились, никаких штор на окнах не было, полы – деревянные, крашенные. На передней стене висела большая доска из линолеума. Перед ней – стоял стол учителя, а за ним – ряды парт, таких же, как в 1-й школе.

Наш класс был смешанным, то есть в нем учились и мальчики, и девочки, примерно 50 на 50. Никакой формы у учеников не было, каждый приходил в школу, в чем мог. Такая же «форма» была и у учителей. Жили тогда все бедно. В 5-м классе летом я еще ходил в трусиках, а вот в 6-м классе впервые надел брюки. Сверху надевал рубашку, на ноги ботинки фабрики «Скороход». Зимой у меня была меховая шуба, купленная по случаю, очень тяжелая, меховая шапка-ушанка, такие же рукавицы и валенки. Морозы в то время стояли большие, и после –35 градусов на электростанции включали сирену, извещавшую школьников о том, что они могут не ходить в школу.

В конце учебного года должен был решаться вопрос о переводе учеников в следующий класс. Нашу группу пригласили вместе с родителями на собрание. Его вел учитель русского языка. Судьбу товарищей мы решали сами: зачитывалась фамилия ученика, и мы голосовали, переводить его в следующий класс или не переводить. Родители голосовали тоже. Помню, как одну девочку мы почему-то решили не переводить, и она долго горько плакала.